В июне 2015 года у Натальи, многодетной мамы, была обнаружена агрессивная инвазивная форма рака молочной железы и активный кавернозный туберкулез верхней доли правого легкого в стадии распада. Любой врач скажет, что случай — невероятно сложный и практически невозможный. Рак и туберкулез требуют взаимоисключающее лечение. В сентябре Наталья перенесла сразу операции. Послеоперационная гистология выявила тройной негативный рак, агрессивную форму. Онкологи решили, что необходима химиотерапия, которую пришлось делать за свой счет. Получить квоту не удалось. После нескольких курсов «химии» деньги закончились, выручали друзья и знакомые, но их силы тоже не безграничны. Тогда Наталья обратилась в фонд с просьбой о помощи и деньги на оставшиеся курсы лечения и последующую реабилитацию были собраны. И вот первые радостные новости о судьбе девушки. Делимся рассказом Натальи, опубликованном на ее странице в Facebook:
«Эти строки я планировала написать только к сентябрю; таков был план. Я долго молчала, ибо не знала точно, о чем именно рассказывать. Я и теперь не очень понимаю, но попробую.
Кратко напомню, какой силы теракт произошел в моей жизни. Заболела в июне прошлого года: рак молочной железы и туберкулез. В сентябре успешно пережила тяжелую двойную операцию на легком и груди. С ноября по январь прошла 4 из 6 запланированных блоков противоопухолевой химиотерапии. Это было так трудно, что спасительная амнезия пришлась как раз кстати. Я почти ничего не помню из того периода: даже когда между «химиями» я чувствовала себя сносно, это практически не отразилось в моей голове. С удивлением рассматриваю фотографии из больниц, с семейных праздников, с редких прогулок: считайте 8 месяцев жизни прошли мимо.
Вся эта невыносимая тяжесть бытия легла на плечи Кирилла. Я, за которой надо было ухаживать как за малым ребенком, поиски врачей, лекарств, денег, бесконечные консультации с онкологами и фтизиатрами и принятие непростых решений. Четверо на двоих детей и, наконец, собственная основная работа, требующая сил, внимания и концентрации (тут хочу сказать отдельное горячее спасибо компании, в которой работает Кирилл, и ее руководителю Александру, который много-много раз входил в наше положение).
Несмотря на порой отчаянно плохое физическое состояние, я сама себе в это время напоминала прущий напролом локомотив, я знала только одно — нам с Кирой надо во что бы то ни стало продержаться до сентября 2016 года. По врачебному плану, к этому моменту я должна была пройти всю противораковую «химию» и основной противотуберкулезный курс.
11 января мне сделали четвертый блок «химии». Я даже вспоминать сейчас не хочу, какая это была катастрофа. Сухая выписка из эпикриза гласит: постхимиотерапевтическая токсичность 4 степени; отеки слизистых и лица 4 ст; стоматит, эзофагит, энтероколит 3 ст; острая тошнота и рвота 4 ст; гематологическая токсичность 4 ст: лейко-нейтро-лимфопения, тромбоцитопения и анемия; нейротоксичность центральная и периферическая 4 ст; общая слабость, полинейропатия 4 ст; когнитивные, мнестнические нарушения, бессонница, спутанность сознания, мозжечковая, моторная слабость 2 ст; снижение зрения 2 ст; кардиотоксичность 2 ст; нарушения ритма, артериальная гипотензия, дерматологическая токсичность. В переводе на понятный язык — меня как нормальной человеческой единицы не было, а было слабо соображающее, отекшее от капельниц, измученное нечто, у которого под конец лечения уже стали отказывать почки.
К этому времени мы с Кирой уже переехали в «НейроВиту» в онкоцентре на Каширке. Лечащий врач сильно сомневался в моих силах, поскольку все внутренние резервы организма были исчерпаны. Пятую химиотерапию он пообещал провести уже в условиях реанимации, чтобы сразу «подхватить», но лучше бы, сказал Орехов, больше не экспериментировать.
Утром одного хмурого февральского дня в кабинете у академика Личиницера собрался консилиум: сам Михаил Романович, лечащий врач-онколог Орехов Максим Николаевич и химиотерапевт Людмила Григорьевна Жукова, доктор медицинских наук. Меня на него тоже пригласили. Решали самый важный в моей жизни вопрос: прервать лечение от рака и отпустить меня домой либо довести по протоколу до конца (второй вариант грозил летальным исходом). Лично мне было совсем непонятно, что хуже, я сидела, обливаясь холодным потом, даже не пыталась вникнуть в суть бурной дискуссии, а просто молилась. Но когда старый академик выразил единодушное мнение коллег, что меня не следует больше мучить, а нужно отправить домой, спать, гулять, отъедаться и набираться сил, меня как будто разбудили. Нет, не так — это было словно мой локомотив на полном ходу вошел в бетонную стену. Я так мечтала о том, чтобы закончился весь этот кошмар: отрастут волосы, заживут исколотые вены, перестанут болеть швы. Я желала скорее вернуться домой к семье и начать новую жизнь. Именно так — новую — в моем случае это не заезженная метафора, а факт. Мне пришлось заглянуть туда, откуда почти никто не возвращается, переоценить и переосмыслить свое пребывание на этом свете и понять, для чего и во имя кого мне было дано это пережить.
Короче, я сорвалась со стула, повисла у почтенного академика на шее и расплакалась. Суровый Личиницер гладил меня по голове и говорил, чтоб больше он меня здесь не видел.
В феврале мы приехали домой. С тех пор у меня немного странное состояние. По сути, я уже не болею. Все плохое отрезали. «Химия» была адъювантной, то есть дополнительной. Но и сказать, что я здорова, не могу, поскольку продолжаю профилактическое лечение от туберкулеза. Периодически меня настигают отголоски химиотерапии, и тогда по нескольку дней я лежу в полной прострации; все еще быстро устаю и берегу больную руку. Но все это мелочи, поскольку с каждой неделей мне становится все лучше и лучше.
Каждые три месяца мне предписано проходить полное обследование на рецидив рака и туберкулеза. Я прошла первое. Я здорова. Немыслимое всем спасибо: за денежную помощь и веру в меня. Эта промежуточная победа — дело рук Киры. Просто знайте это».
